Сезон мертвеца - Страница 81

Денни тупо воззрился на кончики своих длинных пальцев, какие бывают у прославленных пианистов. Несмотря на все свое внешнее благородство, сейчас он производил впечатление несчастного, разбитого человека.

– Джино Фоссе, – продолжал Ник Коста, – чрезвычайно опасный, коварный, жестокий и совершенно непредсказуемый субъект. Насколько нам известно, он самолично убил четырех человек и подтолкнул к смерти пятого. В настоящий момент он находится на свободе и, возможно, замышляет следующее злодейство. Вы должны понять: мы не можем вести о вас переговоры с правосудием, пока этот мерзавец находится на свободе.

– Опять правосудие?! – возмутился Денни, вскочил на ноги, подошел к письменному столу, выдвинул ящик и достал большую папку, на которой отчетливо виднелись имя Фоссе и печать Ватикана. Ханрахан настороженно следил за каждым его шагом.

– Послушайте меня внимательно, – сказал кардинал, помахивая папкой. – Фоссе работал на меня с юного возраста. Я уволил его только тогда, когда он совсем отбился от рук. В этом досье есть все, что он сделал за свою короткую жизнь, все свидетельства о его персоне. С того самого момента, когда пошел в школу, и до последней недели, когда оказался на службе в госпитале. Словом, здесь все факты из его личной жизни, включая, разумеется, и самые неприглядные. Когда я принимал его на работу, я и понятия не имел о его прошлом. Клянусь! Я только потом навел справки и ужаснулся. Я сам хотел избавиться от этого человека. Церковь должна заботиться о своей репутации. Но при чем здесь правосудие?

Ник Коста жадно смотрел на голубую папку.

– Мы просто предлагаем вам наиболее предпочтительную форму поведения, – примирительно сказал он. – Иначе говоря, мы гарантируем вам безопасность в обмен на этого человека. Будь вы каким-нибудь рабочим из пролетарского поселка Тестикко, вам бы не сделали подобного предложения. Однако, как ни крути, вам все равно придется ответить перед судом за то, что вы совершили.

– И это все? – удивился Денни. – Вы хотите выставить меня перед судом присяжных? Послушай, сынок, что я тебе скажу. Я сам знаю, что я сделал, и хорошо знаю, что сделали другие. Мы все так или иначе рано или поздно предстанем перед судом, но только не перед судом этих глупых и никчемных присяжных.

Ник Коста снова вспомнил инструкции Фальконе.

– Вы хотели угостить меня пивом. Теперь я не возражаю против бутылочки.

Просьба сбила Денни с толку. Он направился в дальний угол комнаты, открыл холодильник и вернулся с двумя бутылками.

– На здоровье. – Он протянул Нику пиво.

– Да уже какое там здоровье, – недовольно поморщился Коста и без промедления вернулся к прежнему разговору. – Этот человек убил много людей и будет продолжать свое мерзкое дело до тех пор, пока мы его не остановим. Как вы можете требовать взамен каких-то уступок? Как вы можете считать себя истинным католиком и торговаться по поводу собственной судьбы, ни в грош не ставя жизнь невинных людей? Или в наше время быть настоящим католиком как раз и означает добиваться эгоистических целей и пренебрегать духовными ценностями?

Ник Коста понимал, что зашел слишком далеко, но игра стоила свеч. Он уже порядком устал от всей той ерунды, которую городил здесь кардинал. А еще больше устал от присутствия Ханрахана. Своим молчанием ирландец подавлял его сознание и мешал нормальному течению делового разговора.

Денни вновь уставился на холеные пальцы.

– Я вижу у вас картину, – сказал Коста, кивнув на противоположную стену. – Интересно, почему вы выбрали именно ее?

Денни посмотрел на репродукцию Караваджо и просветлел лицом, словно забыл о ее существовании и счастлив, что напомнили о ней.

– Это весточка из былых времен, – пояснил он и отвернулся, явно не желая развивать тему.

А Ник Коста продолжат смотреть на репродукцию и размышлял над тем, стоит ли пойти на риск. Впрочем, другого выхода он не видел. Репродукция была отменного качества и даже по размеру почти не уступала подлиннику. На первом плане находилась полуобнаженная фигура убийцы с длинной саблей в руке, ярко освещенная тем же благодатным светом, что и умирающий в луже ярко-красной крови Матфей. А чуть поодаль были изображены обезумевшие от страха люди, они разбегались в разные стороны. За всем этим наблюдало лицо, полуприкрытое древесной тенью. Оно выделялось не только острым, преисполненным любопытства взглядом, но и до боли знакомыми чертами. Ник знал это лицо с тех самых пор, как отец впервые рассказал ему, мальчишке, эту жуткую историю.

– Можно мне спросить вас кое о чем? – Коста встал и подошел к репродукции. – Вы знаете, кто изображен здесь, в тени? – Он показал на обрамленное густой бородой лицо с проницательными глазами.

Денни удивленно хмыкнул, но, похоже, его порадовал неожиданный вопрос.

– Разумеется, знаю, но с каких это пор полицейские стали проявлять интерес к живописи?

– Самое обыкновенное любопытство, не более того, – ответил Коста. – Ну и кто же это?

– Караваджо. Это его автопортрет. Он специально изобразил себя на этой картине.

– Зачем?

– В качестве сочувствующего свидетеля, надо полагать.

– И непосредственного участника, – задумчиво добавил Коста, не отрывая взгляда от картины. – Посмотрите на выражение его лица. Он как бы спрашивает самого себя, зачем пишет эту сцену. Почему воспринимает кровь умирающего Матфея как нечто священное, сакраментальное? А самое главное – для чего изображает себя? Думаю, он хотел сказать следующее: мы все причастны к этой трагедии вне зависимости от того, участвовали в ней или нет.